У нее умер кто-то из родственников и она вынуждена была уехать, а службу попросила провести меня, тогдашнюю девятнадцатилетнюю студентку семинарии.
Хор был большущий, порядка тридцати человек – сборная солянка из профессионалов и крепких любителей. Люди все серьезные и возрастные, не чета мне.
Самые юные певчие того хора были, почитай, вдвое старше меня.
Репертуар я выставила самый что ни на есть залихватский, знай наших. Так как все происходит в преддверии Великого поста, то и песнопения соответствующие. Вразумительно-покаянные. Тут тебе и пышно-страдающий Артемий Ведель со своим растерзывающим уши и души “Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче” и разливистый в шестых ступенях и модуляциях Лисицын с “На реках вавилонских тамо седохом и плакахом” и много чего еще выжимающего покаянную слезу и душевный трепет.
Но вершиной музыкального покаянного творчества, апофеозом его является бессмертная стихира “Помышляю день страшный” Александра Архангельского. Там тебе и трубы Апокалипсиса, и грозный глас с небес, и вопли грешников из кипящих котлов, все-все есть в избытке и даже в преизбытке. Страшная музыка, людям со слабой психикой слушать не всякий раз можно.
Только с азалептином, или уж если совсем ничего нет, то хотя бы с пустырником. Потому что при первых же словах и нотах хочется бежать куда-то в даль и каяться. Вот такая музыка.
А начинается все с басового соло. Одинокий прекрасный голос, олицетворяющий кающегося грешника возглашает несколько раз: «Помышляю день страшный, помышляю день стрррааааашшшныыый!”, потом к нему на пиано присоединяется хор грешников и каются уже все массово. И еще несколько раз бас призывает всех к покаянию и рассказывает что там и как у грешников будет. Вещь серьезнейшая, и в молитвенном и музыкальном плане.
Кому попало соло не дадут, ясное дело. Из года в год, соло это исполнял, ну, допустим Евграф Степанович. Мужчина хоть куда. Невысок, но крепок до невозможности. Грудная клетка в форме бочонка, голова, без шеи плотно приколочена сразу к плечам, ножки и ручки короткие, для устойчивости такой непростой конструкции. Чуб каштановый в три локона дыбом стоит. Голос… Апокалиптический. Не бас, а счастье регента.
Но, на каждом солнце свое пятно. Все это великолепие чуть меркло по одной причине. Пил. А кто не пьет? Хороший бас раньше всегда был чуток под шафе. Проблема в том, что доза не всегда правильно рассчитывалась и случались некоторые казусы.
Стою я уже у регентского пульта, камертоном от волнения пристукиваю и небрежно так у басов интересуюсь, где Евграф Степаныч? Не приболел ли? Не задерживается ли? Надо ж как-то подготовиться к соло.
Басы, крякнув, откуда-то из под лавки достают Евграфа Степаныча. Красного и немного пыльного. С паутиной на лацкане. А так как ровно он стоять сам не в состоянии, поддерживают его с двух сторон.
– Евраф Степаныч!!! Вы пьяны?!! Да как вы посмели в таком виде явиться?! Что я настоятелю скажу?! Как петь-то?! Как?!
Евграф бессмысленно на меня смотрит, покачивается и каааак гаркнет.
– Слышь, муха, не жужжи! Соло будет!
– Что значит-не жужжи?! Вы что себе тут позволяете?
– Позволяю… Позволяю я тут…
– На каком основании?!!, – ярюсь я.
– На таком. Что я народный артист, а ты сопля зеленая. Кыш за пульт, тон давай. Петь буду.
И он спел. Так спел, что покаялись все в радиусе трех километров от храма. Кто даже и не планировал. Я рыдала от чувств-с.
А в конце вечерни мне начал чудиться звук трактора.
Ну мало ли, может двор церковный приехали чистить. Нет. Это Евграф Степаныч прикорнул на стульчике под пальтецом. Угрелся , родненький и приснул. А кто ж не храпит, когда выпьет, да еще и долг при этом исполнит? Все. Даже я.
Соратники откатили стульчик со Степанычем в хоровой предбанник и досыпал он уже в тишине, а мы спокойно допели службу. Все при деле.
И стою я иной раз, слушаю нового певчего тоскливо и думаю про себя: «Уж лучше б ты пил…»
Ульяна Меньшикова 2016г
