Вроде и улов сегодня приличный, и наживка закончилась, пора и честь знать…
Но не отпускала его река, ласково поглаживая набегающей волной босые ноги. День обещал быть знойным, а вода тихой реки – прохладная.
Воздух, будто впитал в себя запахи прибрежной травы, зарослей камыша, рыбы и еще чего-то, что не объяснить словами, но можно почувствовать, вдохнув майский воздух полной грудью.
А еще хотелось смотреть на тихое теченье реки и плыть вместе с ней по глубокому руслу своей памяти…
Эти места знакомы Илье Матвеевичу с детства. Тут он родился в двадцать пятом, отсюда ушел на фронт, добившись, чтобы сняли с него бронь. Сюда и вернулся механик-водитель танка после госпиталя, успев побывать в первом и единственном бою.
Когда осколком перебило трубку маслопровода, раскаленное масло ударило в лицо и обожгло руки, которыми он пытался заслониться. Повезло ему тогда. Боец наступающей пехоты, рискуя быть обвиненным в трусости, увидел почерневшие руки с лохмотьями кожи, судорожно цепляющиеся за раскаленную броню подбитого танка, остановился.
Сумел вытащить механика-водителя из горящей уже боевой машины, оттащить в ближайшую воронку, когда рванул боекомплект, уложив сорванную башню танка аккурат перед той самой воронкой.
А боец тот неизвестный, напоив танкиста из фляжки, кинулся догонять своих. Да и то – в атаке каждый штык на счету.
В тыловом госпитале врачи долго колдовали над восемнадцатилетним мальчишкой, пересаживая кожу, словно заплатки, на обгоревшие руки и лицо танкиста.
Только волосы под шлемофоном, хоть и приобрели серебристый оттенок, но остались такими же густыми, как и раньше. Досталось и спине, и груди, но не сильно – спасибо неизвестному бойцу, сбил огонь с горящего, промасленного комбинезона, а вот лицо и кисти рук…
Привык уже Илья Матвеевич к тому, что при его появлении враз стихают разговоры, мамочки прячут детей за свои спины, чтоб не видели они страшной маски с буграми наросшего «дикого мяса», бывшей когда-то человеческим лицом.
Так и дожил он до шестидесяти лет в одиночестве нелюдимым, угрюмым. Всю жизнь отработал на гусеничном тракторе в родном селе. Со временем растущий город поглотил село, превратив его в свою окраину, тихую, одноэтажную, с буйством сирени и черемухи в палисадах, лаем дворовых псов и отчаянным криком петухов на заре. Тут и пенсия подоспела.
Полюбил Илья Матвеевич рыбалку, больше, чем возиться по хозяйству полюбил. Неважно – будет клев или нет, но почти ежедневные походы на реку даровали покой и негу, которой в жизни своей Матвеевич почти и не знал.
Рыбой делился с соседом Николаем – тоже хлебнувшим фронта и оставившим там левую руку. Остальной улов засаливал впрок и развешивал в тенечке, в дровяном сарае.
Вот и сегодня, встав спозаранку он пришел сюда, на любимое свое «уловистое» место. Однако, сколько не сиди, а домашнюю работу никто за него делать не станет. Илья Матвеевич смотал снасти, поднял из воды садок с бьющимися в нем рыбинами, удовлетворенно крякнул и пошел неспешным шагом в сторону дома.
Следующим утром он привычно поднялся с зарей. Рыбалки сегодня не будет. Сегодня по всей стране праздник – сорок лет Победы.
Нет, он никуда не пойдет, останется дома. Достанет старый свой китель с погонами черного цвета, выданный при выписке из госпиталя. С желтой нашивкой и орденом Красной звезды – на правой стороне и гроздью юбилейных и трудовых медалей – на левой.
Орденами тогда наградили весь состав танковой роты за участие в прорыве, и живых, и павших. Повесит он китель на ручку шкафа, не снимая с вешалки, и будет казаться, что в комнате незримо присутствуют его боевые друзья – экипаж танка, оставшийся навеки в том поле…
Включив телевизор, он пробежал глазами программу телепередач. Вот он, любимый его фильм – «На войне, как на войне». Хороший фильм, правдивый. Но ждать его еще три часа.
– Илья, браток мой, фронтовик! Дай я тебя расцелую в честь праздника! – заметно было, что Николай уже «празднует». – Хорош сидеть дома, пошли на старый майдан, там бочку пива привезли в честь праздника, разберут, пока ты здесь сидишь!
– А что, пойдем! – решился Илья Матвеевич. – В самом деле – праздник же!
– Китель надень! – командовал Николай. – Да рыбки вяленой прихвати, с пивом она хорошо пойдет!
Пиво в этих краях – редкость. За ним любители едут в центр, но с началом повсеместной борьбы за трезвость и там его найти сложно. А тут – привезли в честь праздника, грех не воспользоваться.
Мужики из очереди не позволили фронтовикам маяться вместе со всеми, добрым гулом поздравили с праздником и пропустили вне очереди, добродушно похлопывая по плечам. В лицо Илье Матвеевичу старались не смотреть.
Наполнив до краев трехлитровую банку и пару кружек, два соседа расположились в тени, на лавке, постелив для рыбьей шелухи газету.
Подходили еще фронтовики, знакомые и незнакомые, жали руки, поздравляли. Слушая рассказ Николая о фронтовых случаях, Илья Матвеевич увидел, как из кустов, учуяв запах рыбки, в их сторону направляется кот.
По своей природе, поведению и внешности, эти хвостатые будто созданы для умиления, но этот кот был другой. Ничто в его внешности не вызывало улыбки.
От обмороженных ушей остались лишь пеньки, от хвоста – обрубок в треть былой длины, единственный слезящийся глаз желтого цвета и передняя лапка, неестественно выгнутая в месте старого перелома. Дополняло непритязательный вид отсутствие шерстки на половине мордочки, на месте застарелого шрама.
– Пошел, пошел отсюда! – всполошился Николай.
– Оставь его, не заполошничай! – вступился за кота Илья Матвеевич. – Я вот тоже не Ален Делон, так может и меня погонишь?
– Так заразу же разнесет! Не дай бог детишек заразит. Прибить его надо, и все дела! – с убежденностью в голосе заявил Николай.
– Зараза, Николай, это ты. Прибить если и надо кого, так это тебя. А болезни – лечить надо, хоть у людей, хоть у кошек.
Немногословный обычно Илья Матвеевич, выдав тираду, замолчал и, наклонившись к коту, угостил его кусочком вяленой рыбки.
– Так возьми его себе, если ты такой жалостливый, – не унимался Николай. – Тебе тогда и собаку не надо будет заводить. Кто этого урода увидит, и во двор заходить раздумает, – и смешался под тяжелым взглядом соседа, осознав, что шутка была непозволительной.
– Возьму, – Илья Матвеевич смотрел, как кот мусолит кусочек затвердевшей сушеной рыбки. – Жизнь ты прожил, Николай, а кроме того, что снаружи, ничего видеть не научился. Хоть красавец, хоть урод, а душа у каждого есть. И у кого она краше – еще вопрос. Так-то! – он подхватил кота на руки и неторопливым шагом двинулся домой.
– А пиво-то, Матвеич! – уже в спину уходящему соседу крикнул Николай, но тот, не оборачиваясь, только рукой махнул.
– Ты не обижайся на этого однорукого бандита, – успокаивал кота Илья Матвеевич. – Сроду он ляпнет, не подумавши. Вот увидишь – вечером придет с бутылкой, мириться.
Он нес кота на руках, тот, притихший, не вырывался, не имея на то ни охоты, ни сил, и только тыкался носом в кругляши медалей.
– А мы с тобой сейчас телевизор включим, люблю я этот фильм – про младшего лейтенанта Малешкина. Командир мой такой-же пацан был. Да-а… Ты, я смотрю, тоже боевой кот, похоже, с собаками цеплялся – коты так покалечить не смогут.
Повоевал и хватит, пора на покой. Полечим тебя, отмоем, откормим, и будешь как новенький! Будем с тобой вдвоем на рыбалку ходить, отдыхать на речке – одно удовольствие. Слышал стих:
«Кто воевал, имеет право,
У тихой речки отдохнуть…»
Он подходил к дому – человек с котом на руках. Оба изуродованные жизнью, оба с отталкивающей внешностью, всю жизнь не знавшие семьи и близких, но не утратившие теплоты сердец и душевной красоты.
Человек знал, что надежней и преданней друга у него не будет. Знал, что кот рано или поздно ответит на доброту и ласковое слово, которых в его жизни, может, и не было никогда. Ответит искренней любовью и привязанностью.
Человек это знал наверняка…
Автор: Тагир Нурмухаметов
